1. Творили бабы пироги с утра, пылали жаром чугунки с картошкой.
В снежки, смеяс, играла детвора. И с нами, как всегда, играл дед Прошка.
У мужиков суббота – время дел, ведь в будни разъезжались на работу.
А уж по дому, кто что не успел, хозяйничали, чуть рассвет, в субботу.
Кто чистил заметенный снегом двор, кто подправлял прогнувшиеся крыши.
В дровяниках постукивал топор. Аж за деревней этот стук был слышен.
Мы, наигравшись, мокрые до пят, бежали по домам переодеться и взрослым помогать.
У всех ребят привычкой это было прямо с детства.
Дрова пилили, мусор в яме жгли, по-плотницки могла помочь немножко.
Мы в свои десять много что могли: хороший был учитель деда Прошка.
Отцам, обычно дело, не до нас. А кто и с малых лет не видел папки.
Ватагу нашу дед в деревне пас. Ох втихаря завидовали бабки.
Разлился пруд – мы строим новый плот, строгаем корабли в его сарае.
Земля подсохнет – все на огород, пускай не за день, но перекопаем.
– Что, ангелочки, утомились днем? Пора и отдохнуть теперь от дела.
Пошли на луг, картошки попечем, через костер попрыгаем, кто смелый.
А лето пахло скошенной травой, а осень – помню я – всегда грибами,
а сколько сказок долгою зимой рассказывал дед Прошка вечерами.
2. Он был не только другом детворе, пойди найди надежнее соседа:
коль что случалось на любом дворе, на помощь первым сразу звали деда.
Бывало, прохворает чья-то мать, а батька ломит сутками на смене,
и суп сварить, и люльку покачать – дед Прошка за обоих на подмене.
Неделю там живет, неделю тут, и только все идет заметно к ладу,
как деда на другом подворье ждут: – Иваныч, выручай, что хошь – в награду.
– Случалось что? – Конечно! – Так бегом! А что стряслось, расскажешь по дороге.
Рекою шли девчонки вечерком и провалились, поморозив ноги.
Все обошлось путем на этот раз, хотя сестер лечил он две недели:
– Дед Прошка, поживи, родной, у нас, смотри, к тебе и дочки прикипели.
Спасибо, мне, хозяюшка, домой сегодня заявиться очень надо…
К себе пошел в застуженный, сырой простой домишко с выцветшим фасадом.
3. Дед Прошка…Что мы знали-то о нем? Надежда все деревни и опора
давно жил одиноко, бобылем, дверь без замка, участок без забора.
В избе царил какой-то неуют, от ветхости и мебель потемнела.
Казалось, что вообще тут не живут, так выглядело все осиротело.
Да он и сам давно осиротел, когда его еще не звали дедом,
жестокий смерч войны в семью влетел и потянул всех за собою к бедам.
В июле сорок первого жена погибла, не дошел обоз до тыла.
Искал, где похоронена она, но так и неизвестно, где могила.
Потом старшой, Григорий, в землю лег. Три роты полегло от артобстрела.
Остался Вовка, младшенький сынок, но и его война не пожалела.
Хотелось выть, но он бросался в бой, и месть врагам стирала жизни грани.
Все говорили: “Прохор, ты герой!» А Прохор смерть искал на поле брани.
4. Атака захлестнула два полка. Иваныч сзади к вражескому дзоту
ничком подполз, уже в руке чека…открытый люк, патроны к пулемету…
Еще рывок…Он чудом не влетел в фашистский «погреб» вслед своей гранате.
Короче, натворил там Прохор дел, очнулся сам в ближайшем медсанбате.
Осколки вынимали пять часов, потом всего заштопали, зашили,
и целый месяц от кошмарных снов Иваныча три ангела хранили.
Григорий говорил ему: – Отец, нас там, на небесах, уже ведь трое.
Ты должен жить. Пойми, же, наконец, пока ты див, и мы в душе с тобою.
Жена шептала: – Прошенька, родной, когда-то Бог дал жизнь, теперь даст силы.
Держись, любимый, я всегда с тобой. А силы я у Бога попросила.
И Вовка прилетал, глаза горят: – А помнишь, ты рассказывал нам сказки?
Война пройдет, но тысячи ребят оставит следом без отцовской ласки.
Ты им дари отцовскую любовь, которая жива в тебе, осталась,
и жизни смысл, он обретется вновь. Отец, твоя душа ведь не сломалась!
…И Прохор выжил. До конца войны упрямо шел на запад с медсанбатом.
Спасая сыновей своей страны, он был и санитаром, и медбратом.
Да кем он только не был, много в чем Иваныч разобрался без диплома:
войну закончил он почти врачом, домой вернулся, только нету дома.
Поехал к другу в Вологодский край, но оказалось, нет в живых и друга.
Остался. Выбирай, не выбирай: везде прошлась непрошенная вьюга.
5. Дед Прошка печь топил почти полдня: изба за две недели отсырела.
Сидел, смотрел на язычки огня, но надо приниматься и за дело.
Сходил с ведром к колодцу за водой. Снег по колено, а была дорожка…
Тут мы нарисовались всей толпой: – Помощников не звали, деда Прошка?
– Ну, молодцы! Айда тогда вперед, поможете в избе чуть-чуть прибраться.
А кто ведро с водичкой понесет? За это право мы могли подраться.
Но рассудили: самый сильный – Стас, пусть он несет, я с Васькой – за дровами,
Сереге – в руки веник, Лехе – таз… За полчаса управились с делами.
Сидели мы у деда допоздна, тем разговора накопилось много:
когда придел желанная весна, зачем за тройки спрашивают строго.
У Лехи батька три недели пьет, у Васьки бабушка сломала ногу.
Что делать, если отчим мамку бьет, когда к деревне сделают дорогу…
Об этом и еще о много чем поговорить могли мы только с дедом,
поплачешься в надежное плечо и половину бед не числишь к бедам.
6. Творили бабы пироги с утра, пылали жаром чугунки с картошкой,
а мы давно уже не детвора, мопед с утра чинили с дедом Прошкой.
А вечером, в любою из суббот, уставши после затяжной недели,
к застолью собирался весь народ, и пили горькую, и песни пели.
В любой избе Иваныч – первый гость и первый на деревне запевала.
Кому его послушать довелось, слезу из глаз буквально вышибало.
Ах, как он пел! … Казалось, что душа летит куда-то ввысь, и дальше, в дали.
Мы слушали в сторонке, не дыша, ведь взрослые за стол не приглашали.
Казалось, что в избе уже нет стен, что пол-России этот голос слышит, он завораживал
и брал в незримый плен, он был не бисером на ткани вышит. В нем боль была за русский свой народ.
Веселых песен пел Иваныч мало, он словно чувствовал:
опять беда идет, хотя ничто беды не предвещало.
7. Ломалось все, что наш народ трудом и потом строил пару поколений,
творилось то, что назовут потом «Глобальной перестройкой без сомнений»,
Разруха, оскорбленье, нищета, безвыходность, бабловые понятья…
И стала вдруг страна уже не та: по ней слонялись люди без занятья.
Нарушен был сложившийся устой, с экранов объявил нам «дядька белый»:
мол, все свободны… Ты, народ простой, как хочешь выживай, не наше дело.
Мы стали выживать, из деревень тянулись люди в поисках работы,
в деревне же пришла тоска и лень, и пьянка от субботы до субботы.
Нас распихали всех по ПТУ, подальше от безденежья и зелья:
пусть лучшие дети в городе живут…а в городе такие же «веселья».
Дед Прошка как-то сильно постарел, спина болела и дрожали руки.
Все говорил, как будто между дел: – Они ж Державу развалили, суки…
Прошел лишь год, а полдеревни нет, поскрипывали избы сиротливо,
по вечерам в немногих окнах свет. А сколько летом народилось сливы!
Но бабкам эта слива не нужна, свисали до земли деревьев лапки.
Забыла бабок новая страна, в которой правили другие «бабки».
8. Беда обычно ходит за бедой: Он такая сволочь – непоседа…
К Иванычу Егор влетел стрелой: – Горим мы! Подсоби, чем можешь, деда!..
Пожаром занялся уж третий дом, тушили всей деревней, кто как может:
В огонь ведро плескали за ведром, песком тушили и землею тоже.
Но смиловался Бог, по капле дождь довольно быстро превратился в ливень.
Столбы пожара перешли на дрожь, но люди еще долгу воду лили.
…С тех пор дед Прошка больше не вставал: бревном зашибло левую грудину,
живот тасканьем ведер надорвал, ожогом глаз закрыт наполовину.
Он не был одинок в потоке дней, все время сердобольные соседи
то супчик принесут погорячей, то узелок с обильем всякой снеди.
Он не был одинок, над головой три ангела летали и кружили:
– Вот видишь, папа, мы опять с тобой, ведь мы все эти годы рядом были.
Жена шептала: – Прошенька, пора… Мы вместе будем там, за облаками.
Поспи родной, спокойно до утра…А Прохор ей в ответ: Хочу быть с Вами…
И стало вдруг спокойно и легко, и боль в груди утихла, отпустила,
его душа взметнулась высоко и полетела к Богу вместе с милой.
9. Давно ушла в историю страна, где было наше детство и дед Прошка.
Ушла страна, но Родина – одна… И вот мы, поседевшие немножко,
Все чаще стали снова приезжать в деревню, что стоит у мира с краю.
Кто насовсем, а кто проведать мать, но лишь у Вовки мать еще живая.
И нас самих осталось только треть, тех, кто не спился,
не попал на зону, кто в новой жизни смог не умереть от беззакония и по закону.
Давно прошли лихие времена. В надежде, что они не повторятся,
вздохнула наша новая страна, деревни стали как-то обновляться.
Пусть в нашей много дачников живет, зато в ней нет былого запустенья:
у каждого приличный огород, растут в теплицах разные растенья.
В дом Прохора заехала семья, сменили крышу, забурили сваи…
К забору подошел поближе я, а сзади голос: – Дядя, я Вас знаю.
В руках у мальчугана самокат, стоит такая деловая «крошка».
– Ну, что ж, привет, знакомству очень рад. Тебя зовут-то как? – Васильев Прошка.
Вы знали деда-тезку, говорят, который жил когда-то в нашем доме:
легенды про него среди ребят… – Да что ты, малый, он был очень скромен.
И я надвинул кепку на глаза, и вспомнилось так много и о многом…
Скупая, но горячая слеза уже катилась по щеке ожогом.
Мы с Прошкой продружились, каждый раз он спрашивал о легендарном деде.
Мне самому казалось, вот сейчас Иваныч выйдет: – Ну, привет, соседи…
Он без меня ходил уже к кресту, водил туда родителей и брата,
он всем приезжим рассказал, что тут могила всем известного солдата.
10. Замкнулся, обнадежил жизни круг: вернулось то, что называют Ладом.
А Лад не может появиться вдруг, над ним любой душе трудиться надо.
… Творили бабы пироги с утра, пылали жаром чугунки с картошкой,
носилась по деревне детвора, и звонче всех смеялся мальчик Прошка.
Эх, Прошка, Прошка, не спеши расти: отзывчивому, доброму сердечку
со многими, увы, не по пути; но ангелы зажгут на небе свечку.
Я думаю, что знаю, кто они: кто сможет провести его по краю,
кто не оставит в пасмурные дни. По крайней мере, одного я знаю.
Не знаю только, что отмерит, и сколько лет дано нам передышки.
Но верю, что надежный Человек получится из этого мальчишки.